Неточные совпадения
Наблюдая волнение Варвары, ее быстрые переходы от радости, вызванной его ласковой улыбкой, мягким
словом, к озлобленной печали, которую он легко вызывал
словом небрежным или насмешливым, Самгин все увереннее чувствовал, что в
любую минуту он может взять девушку. Моментами эта возможность опьяняла его. Он не соблазнялся, но, любуясь своей сдержанностью, все-таки спрашивал себя: «Что мешает? Лидия? Маракуев?»
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в
любой момент незаметно уйти. Но Тагильский не успел сказать ни
слова, ибо толстая дама возгласила...
За Лизою ходила Настя; она была постарше, но столь же ветрена, как и ее барышня. Лиза очень любила ее, открывала ей все свои тайны, вместе с нею обдумывала свои затеи;
словом, Настя была в селе Прилучине лицом гораздо более значительным, нежели
любая наперсница во французской трагедии.
— Нет, так нельзя,
Люба! Так невозможно дальше,говорил десять минут спустя Лихонин, стоя у дверей, укутанный, как испанский гидальго плащом, одеялом. — Завтра же я найму тебе комнату в другом доме. И вообще, чтобы этого не было! Иди с богом, спокойной ночи! Все-таки ты должна дать честное
слово, что у нас отношения будут только дружеские.
— Знаю я вашу «крошечку». Взглянуть на вас — уж так-то вы молоды, так-то молоды! Одень
любого в сарафан — от девки не отличишь! А как начнете говорить — кажется, и габвахта ваша, и та от ваших
слов со стыда сгореть должна!
— Ну, уж там как хочешь разумей, а только истинная это правда, что такое «
слово» есть. А то еще один человек сказывал: возьми, говорит, живую лягушку и положи ее в глухую полночь в муравейник; к утру муравьи ее всю объедят, останется одна косточка; вот эту косточку ты возьми, и покуда она у тебя в кармане — что хочешь у
любой бабы проси, ни в чем тебе отказу не будет.
Кривой Пахомий, выпивши, любил хвастаться своей поистине удивительной памятью, — некоторые книги он знал «с пальца», — как еврей-ешиботник знает талмуд, — ткнет пальцем в
любую страницу, и с того
слова, на котором остановится палец, Пахомий начинает читать дальше наизусть мягоньким, гнусавым голоском.
„Стыдитесь, — возразил, услыхав это
слово, вышнеполитик, — стыдитесь обманывать меня, когда стоит войти в
любую фруктовую лавку, чтобы знать, на что употребляется просо: в просе виноград возят!“ Туганов серьезно промолчал, а через день послал из комиссии продовольствия губернатору список хлебных семян в России.
Стал читать и видел, что ей всё понятно: в её широко открытых глазах светилось напряжённое внимание, губы беззвучно шевелились, словно повторяя его
слова, она заглядывала через его руку на страницы тетради, на рукав ему упала прядь её волос, и они шевелились тихонько. Когда он прочитал о Марке Васильеве —
Люба выпрямилась, сияя, и радостно сказала негромко...
По лицам людей, кипевших в его доме, по их разговорам и тревожным глазам
Любы он знал, что жизнь возмущается всё глубже, волнение людей растёт всё шире, и тем сильней разгоралось в нём желание писать свои
слова — они гудели в ушах его колокольным звоном, как бы доносясь издали и предвещая праздник, благовестя о новой жизни.
Люба говорила несвойственно ей кратко и громко, а доктор раздражающе сухо, точно
слова его были цифрами. Когда доктор ушёл, Кожемякин открыл глаза, хотел вздохнуть и — не мог, что-то мешало в груди, остро покалывая.
А она всё улыбалась ласковой, скользящей улыбкой и — проходила мимо него, всегда одинаково вежливая и сдержанная в
словах. Три раза в неделю Кожемякин подходил на цыпочках к переборке, отделявшей от него ту горницу, где умерла Палага, и, приложив ухо к тонким доскам, слушал, как постоялка учила голубоглазую, кудрявую
Любу и неуклюжего, широколицего Ваню Хряпова.
Теперь: берём
любую книгу, она составлена из
слов, а составил её некий человек, живший, скажем, за сто лет до сего дня.
Он уступил ей, но поставил условием — пусть она приходит каждый день и сама читает ему. И вот она быстро и внятно читает шумный лист, а Кожемякин слушает, и ему кажется, что в газете пишут Марк Васильев, Евгения, злой Комаровский, — это их мысли, их
слова, и
Люба принимает всё это без спора, без сомнений.
— А грибы-то — червивые, — вставил Кожемякин. Он часто говорил такие
слова, желая испытать, как она отзовётся на них, но
Люба словно не замечала его попыток. С нею было легко, её простые
слова отгоняли мрачное, как лунный свет.
Люба утешала его тихими
словами, белки её глаз стали отчего-то светлей, а зрачки потемнели, она держалась в доме, как хозяйка, Шакир особенно ласково кивал ей головой, и это было приятно Кожемякину — тягостная вялость оставляла его, сердце работало увереннее.
— Красноречие — вот вас этому-то там учат, морочить
словами! А позвольте вас спросить: если б я и позволил вам сделать предложение и был бы не прочь выдать за вас
Любу, — чем же вы станете жить?
Дочери тетки — три провинциальные грации, из которых старшая года два-три уже стояла на роковом двадцать девятом году, — если не говорили с такою патриархальною простотою, то давали в каждом
слове чувствовать
Любе всю снисходительность свою, что они удостоивают ее своей лаской.
Этих
слов было достаточно, чтобы расшевелить желчь в душе Боброва. Его всегда выводил из себя узкий, мещанский словарь Зиненок, с выражениями вроде: «Она его любит, но не уважает», «Она его уважает, но не любит». Этими
словами в их понятиях исчерпывались самые сложные отношения между мужчиной и женщиной, точно так же, как для определения нравственных, умственных и физических особенностей
любой личности у них существовало только два выражения: «брюнет» и «блондин».
Понятия привились и усвоились; чужие формы постепенно испарились, язык в собственных недрах нашел чем их заменить — и теперь ваш покорный слуга, стилист весьма посредственный, берется перевести
любую страницу из Гегеля… да-с, да-с, из Гегеля… не употребив ни одного неславянского
слова.
Словом сказать, возьмет из кучи
любой вопрос и без труда на него ответит.
Словом, старушка — хоть сейчас к
любому столоначальнику в посаженые матери.
Молчаливый и настойчивый в своих детских желаниях, он по целым дням возился с игрушками вместе с дочерью Маякина —
Любой, под безмолвным надзором одной из родственниц, рябой и толстой старой девы, которую почему-то звали Бузя, — существо чем-то испуганное, даже с детьми она говорила вполголоса, односложными
словами.
Шабельский. А чем желтый дом хуже
любого белого или красного дома? Сделай милость, хоть сейчас меня туда вези. Сделай милость. Все подленькие, маленькие, ничтожные, бездарные, сам я гадок себе, не верю ни одному своему
слову…
Бучинский любил прибавить для красного словца, и в его
словах можно было верить
любой половине, но эта характеристика Гараськи произвела на меня впечатление против всякого желания. При каждой встрече с Гараськой
слова Бучинского вставали живыми, и мне начинало казаться, что действительно в этом изможденном теле жило что-то особенное, чему не приберешь названия, но что заставляло себя чувствовать. Когда Гараська улыбался, я испытывал неприятное чувство.
— Какое учтив! Такими
словами ругается, что хоть
любому вахмистру… Ну да, впрочем, это все пустяки! а меня вот что пугает: как-то там будет насчет лакомства?!.
Митя. А вот что,
Люба: одно
слово — надоть идти завтра к Гордею Карпычу нам вместе, да в ноги ему. Так и так, мол, на все ваша воля, а нам друг без друга не жить. Да уж коль любишь друга, так забудь гордость!
— Вестимо, бог до греха не допустит, — перебила Домна. — Полно тебе, Акулька, рюмить-то; приставь голову к плечам. И вправду Савельевна
слово молвила, за что, за какую надобу мужу есть тебя, коли ты по добру с ним жить станешь?.. Не
люб он тебе? Не по сердцу пришелся небось?.. Да ведь, глупая, неразумная девка! вспомни-ка, ведь ни отца, ни матери-то нет у тебя, ведь сирота ты бездомная, и добро еще барин вступился за тебя, а то бы весь век свой в девках промаячилась. Полно… полно же тебе…
Он восторженно поверит
любому самозванцу, юродивому, предсказателю, лишь бы
слова их были вдохновенны, туманны и чудесны.
И теперь
любого из них хоть повесь, хоть в землю закопай, умирать станет — про грамоту
слова не выронит.
А тебе, Аксиньюшка, вот какое еще
слово молвлю: не даром девкам-то загадку заганул, что ради гостя дорогого
любой из них не пожалею.
А теперь еще два
слова о Блонделе. Известно, что в числе его многих цирковых талантов был и талант укротителя, в котором он, как и повсюду, оставил рекорды, до сих пор еще недосягаемые. Так однажды он держал пари со знаменитым менеджером [Директор (от англ. manager).] Барнумом в том, что он один войдет в
любую клетку со зверями какой угодно породы, возраста и степени дрессинга и проведет в ней ровно десять минут.
Но кто ж дерзновенные князя
словаОтвезть Иоанну возьмётся?
Кому не
люба на плечах голова,
Чьё сердце в груди не сожмётся?
Невольно сомненья на князя нашли…
Вдруг входит Шибанов в поту и в пыли:
«Князь, служба моя не нужна ли?
Вишь, наши меня не догнали...
— Господа! господа! — вопил на дровах Ардальон Полояров. — Господа, я прошу
слова! Если мы общественная сила, господа, то надо действовать решительно и силой взять то, что нам принадлежит. Высадим просто
любые двери и займем университет! И университет будет открыт, и выгнать нас из него не посмеют. Войдемте, господа, силой!
— Педант-моралист, пожалуй, скажет, что это не совсем-то тово… — снова заговорил он, развивая свою тему, — но, мой друг, во-первых, между мужем и женою — все общее: что мое, то твое — это первое правило, а во-вторых, я понял бы такую щепетильность относительно польки, француженки,
словом, относительно всякой порядочной женщины
любой нации цивилизованной, европейской; но относительно москевки — воля твоя, душа моя, — я этого не понимаю! Мало того: я решительно не допускаю этого!
Полковник, очевидно, очень трусил неприятеля. Будучи храбрым и даже отважным в своей канцелярии, равно как и в
любой губернской гостиной, и на
любом зеленом поле, — он пасовал перед неведомым ему неприятелем — русским народом. Но боязни своей показать не желал (она сама собой иногда прорывалась наружу) и потому поторопился дать иное, но тоже не совсем для себя бесполезное значение вызову предводителя на секретное
слово.
В Петербурге его можно было встретить везде и повсюду: и на обеде в английском клубе, и на рауте князя Г., в салоне графини К., в опере, и вообще в
любом спектакле, на бирже, и на бегах, в Летнем саду, у генеральши Пахонтьевой, у
любой артистки, в танцклассах у Гебгардт и Марцинкевича, в гостях у содержателя гласной кассы ссуд Карповича, в редакции «Петербургской Сплетни», в гостиной
любой кокотки —
словом, куда ни подите, везде вы могли бы наткнуться на графа Слопчицького.
Другими
словами, Бог как Абсолютное совершенно свободен от мира, или «премирен», им ни в какой степени не обусловливается и в нем не нуждается [Отношение между тварью и Абсолютным может быть помощью математического символа бесконечности оо выражено так: оо +
любая конечная величина или тварь = оо, следовательно, тварь для бесконечности, в сравнении с бесконечностью = 0, оставаясь для себя величиной.
И с того часа он ровно переродился, стало у него на душе легко и радостно. Тут впервые понял он, что значат
слова любимого ученика Христова: «Бог
любы есть». «Вот она где истина-то, — подумал Герасим, — вот она где правая-то вера, а в странстве да в отреченье от людей и от мира навряд ли есть спасенье… Вздор один, ложь. А кто отец лжи?.. Дьявол. Он это все выдумал ради обольщенья людей… А они сдуру-то верят ему, врагу Божию!..»
Весной во время бесхлебья
любого работника колоти сколько влезет, даже выпори своим судом — словечка не молвит, а в осеннее хлебное время последнему наймиту лишнего
слова сказать нельзя.
— Да при всяких, когда до чего доведется, — отвечал трактирщик. — Самый доверенный у него человек. Горазд и Марко Данилыч
любого человека за всяко облаять, а супротив Корнея ему далеко. Такой облай, что
слова не скажет путем, все бы ему с рывка. Смолокуров, сами знаете, и спесив, и чванлив, и держит себя высоко, а Корнею во всем спускает. Бывает, что Корней и самого его обругает на чем свет стоит, а он хоть бы словечко в ответ.
И вдруг, около пятой или шестой липы, она встала как вкопанная. Холодок прополз по ней и отдался внутри. Все ей стало ясно. Это было предложение. И она дала согласие. Но как? Звонко, чуть не с хохотом, выпалила мужицкое
слово: „
люб“.
Речь его течет гладко, ровно, как вода из водосточной трубы, и обильно; жалких
слов в его ораторском словаре гораздо больше, чем в
любом трактире тараканов.
— Что ты, варвар, старый, что
слово, то обух у тебя! Батюшки-светы! Сразил, как ножом зарезал детище свое… Разве она тебе не
люба! — кричала и металась во все стороны Лукерья Савишна, как помешанная, между тем как девушки спрыскивали лицо Насти богоявленской водою, а отец, подавляя в себе чувство жалости к дочери, смотрел на все происходящее, как истукан.
— Ты с ума сошла, моя дорогая, чтобы я, зная твое происхождение, зная, наконец, твое воспитание и образование, которым, к
слову сказать, могла бы позавидовать
любая из княжен Гариных, чтобы я, повторяю, сделала бы тебя своей прислугой, почти горничной. Да я всю жизнь не простила бы себе этого! Я ведь не княгиня Зоя — эта бессердечная, ходячая статуя!..
Ну, если бы вместо Clémence начала говорить комплименты
любая из наших барынь. Как бы все это вышло приторно, манерно, избитыми фразами. А тут ум и такт в каждом
слове и артистическое чувство. Хоть и о моей особе шла речь; но так разбирают только знатоки — картины. Да она жизнь-то, жизнь, свет, le haut chic [высший шик (фр.).], за которым все мы гонимся, как глупые обезьяны, знает так, что нам надо стать перед ней на колени.
— Это ты говоришь, что
люба ему, по себе судишь, — подчеркнула она последние
слова, — а мне надо знать, что он скажет…
— Как хочешь… Грех тебе, Фимушка, такие
слова говорить… Как хочешь… А ты что же думаешь, не хочу я не видеть тебя, аль не
люба ты мне…
— Куда ты пропала,
Люба? — перебила его Селезнева, не обращая внимания ни на него, ни на его
слова. — Тебя ищут в зале.
— Вот видишь образ Спаса нашего, — перебил Иван Васильевич своим владычно-роковым голосом, — беру господа во свидетели, коли ты уморишь царевича, голова твоя слетит долой. Слышь?
Слово мое немимо идет. Вылечишь —
любая дочь боярская твоя, с нею
любое поместье на всей Руси.